Когда придет время и мне уходить, я очень хочу уйти так же. Не болея и внезапно, никого не мучая. И чтобы на моих похоронах тоже плакали и смеялись.
Из книги Георгия Данелии «Тостуемый пьет до дна»
Невысокий, лысый, пожилой, Александр Ефремович Яблочкин (друг Георгия Данелии, директор фильма «Афоня» — прим. «Избранного) был веселым, заводным и очень нравился женщинам. И пока не встретил свою голубоглазую Лору, слыл известным сердцеедом. Лору Яблочкин боготворил и, когда говорил о ней, — светился. Лора тоже любила Сашеньку (так она его называла), и жили они хорошо и дружно. Супруги Яблочкины были людьми хлебосольными, и я часто бывал у них в гостях в доме напротив «Мосфильма». В малюсенькую комнатку, которую они называли гостиной (из однокомнатной квартиры Яблочкин сделал двухкомнатную), набивалось так много народу, что сейчас я не могу понять, как мы все умудрялись там разместиться. Помню только, что было очень весело.
Умер Саша на проходной, в тот день, когда мы должны были сдавать картину Сизову. Предъявил пропуск и упал. Ему было 59 лет.
Хоронили Александра Ефремовича на Востряковском кладбище. Яблочкина любили, и попрощаться с ним пришло много народу. Режиссеры, с которыми работал Яблочкин, пробили и оркестр. Гроб поставили возле могилы на специальные подставки.
Рядом стояли близкие, родные и раввин. «Мосфильм» был против раввина, но родные настояли.
Раввин был маленький, очень старенький, лет под девяносто, в черной шляпе и легоньком потрепанном черном пальто, в круглых очках в металлической оправе, с сизым носом. Был конец ноября, дул холодный ветер, выпал даже снег. Ребе посинел и дрожал. Я предложил ему свой шарф, он отказался, сказал, что не положено.
Люди рассредоточились вокруг могил, а оркестр расположился чуть поодаль, у забора. Зампрофорга студии Савелий Ивасков, который распоряжался этими похоронами, договорился с дирижером оркестра, что даст ему знак рукой, когда начинать играть.
Потом встал в торце могилы и сказал раввину:
— Приступай, батюшка.
— Ребе, — поправила его сестра Яблочкина.
— Ну ребе.
Раввин наклонился к сестре и начал по бумажке что-то уточнять.
— Ладно, отец, начинай! Холодно, народ замерз, — недовольно сказал Ивасков. (Он более других возражал против еврейского священника.)
Раввин посмотрел на него, вздохнул и начал читать на идиш заупокойную молитву. А когда дошел до родственников, пропел на русском:
— И сестра Мария, и сын его Гриша, и дочь его Лора… (Лора была намного моложе мужа.)
— Отец! — прервал его Ивасков и отрицательно помахал рукой.
И тут же грянул гимн Советского Союза.
От неожиданности ребе вздрогнул, поскользнулся и чуть не упал — я успел подхватить его. Земля заледенела, и было очень скользко.
— Стоп, стоп! — закричал Ивасков. — Кто там поближе — остановите их!
Оркестр замолк.
— Рубен Артемович, сигнал был не вам! — крикнул Ивасков дирижеру.
И сказал сестре, чтобы она объяснила товарищу, кто есть кто. Мария сказала раввину, что Гриша не сын, а племянник, а Лора не дочка, а жена. Тот кивнул и начал петь сначала. И когда дошел до родственников, пропел, что сестра Мария, племянник Гриша и дочь Гриши — Лора.
— Ну, стоп, стоп! — Ивасков опять махнул рукой. — Сколько можно?!
И снова грянул гимн.
— Прекратите! Остановите музыку! — заорал Ивасков.
Оркестр замолк.
— Рубен Артемович, для вас сигнал будет двумя руками! — крикнул Ивасков дирижеру. — Двумя!! — И повернулся к раввину: — Отец, вы, я извиняюсь, по-русски понимаете? Вы можете сказать по-человечески, что гражданка Лора Яблочкина не дочка, а жена?! Супруга, понимаете?!
— Понимаю.
— Ну и давайте внимательней! А то некрасиво получается, похороны все-таки!
Раввин начал снова и, когда дошел до опасного места, сделал паузу и пропел очень четко:
— Сестра — Мария, племянник — Гриша. И не дочь! — он поверх очков победно посмотрел на Иваскова. — А жена племянника Гриши — гражданка Лора Яблочкина!
— У, ё! — взревел Ивасков.
Поскользнулся и полетел в могилу. Падая, он взмахнул двумя руками.
И снова грянул гимн Советского Союза.
И тут уже мы не смогли сдержаться. Саша, прости меня! Но я тоже ржал. Ты говорил, что твой любимый жанр трагикомедия. В этом жанре и прошли твои похороны.
Когда придет время и мне уходить, я очень хочу уйти так же. Не болея и внезапно, никого не мучая. И чтобы на моих похоронах тоже плакали и смеялись.
Из книги Георгия Данелии «Тостуемый пьет до дна»
