Милана Гиличенски
В лощине на берегу быстрой Арагви поселилось Воспоминание. Много лет оно бродило вокруг да около. Днями поднималось на зелёные вершины, в хорошую погоду умудрялось даже взлететь на самую высокую скалу, к ледникам. Вечерами спускалось обратно в долину, там дремало в кустах ежевики или под листьями папоротника. Поначалу с передвижением не было проблем, но со временем всё чаще одолевала усталость: исчезла прежняя прыть, кружилась голова, шумело в ушах, приходилось рассчитывать только на свои ноги, а они слабели день ото дня. Платье у Воспоминания сносилось, чулки изорвались, башмаки протёрлись до дыр. И не потому, что всему свой срок, оно-то так, но Воспоминание ещё перегрузило себя вне всякой меры: за спиной уже многие годы носило оно тяжёлый заплечный мешок.
В одно прекрасное утро оно, наконец, добрело. Перед ним бурлили в одном русле, не перемешиваясь, две воды – две сестры Арагви, чёрная и белая.
«Это то место, которое я искало … – сказало себе Воспоминание. – Я пришло, дальше идти некуда. Пожалуй, останусь тут до конца дней».
Чёрный и белый потоки стремительно неслись мимо. Казалось, не были им на пути препятствием ни песчаные перекаты, ни отмели.
«Знакомое явление, – думало Воспоминание, – совсем как у людей: встречаются в одном русле, текут рядом, даже препятствия умудряются вместе преодолеть, а воедино никак не сольются».
Размышляя о прихотливости фатума, создающего людей и природу такими, как они есть, Воспоминание опустилось в лощину и задремало с заплечным мешком в обнимку.
Проснулось оно от лёгкого прикосновения. Казалось, будто кто-то травинкой щекотал его затылок, согревшийся на солнцепёке.
Воспоминание перевернулось с бока на спину и открыло глаза. Над ним на ветке яблони сидела Мечта, розовая и свежая, как только что распустившийся цветок гибискуса.
– Хотите яблочка? – кокетливо спросила Мечта, желая показаться вежливой.
– О нет, я давно уже не могу жевать твёрдое: зубов не хватает.
– Вы кто? – Мечта исподтишка разглядывала затрапезного вида создание, и Воспоминание не могло не заметить иронии в её взгляде.
– Я Воспоминание. Много лет я бродило в поисках места, где встречаются две сестры Арагви, успело состариться, пока нашло дорогу. Теперь думаю поселиться прямо тут, в лощине.
– Поселиться? Навсегда? – Мечта скорчила презрительную гримаску и перелетела на соседнюю ветку. – Неужели вам не нравится свобода? Сегодня вы на деревенском празднике, завтра на поляне, у подножья заснеженных вершин – протяни руку, и дотянешься до облака…
– В мои годы уже не легко скакать с места на место: ноги подослабли, да и груз велик, – Воспоминание указало на заплечный мешок.
– А зачем вам таскать за собой такую тяжесть? – удивилась Мечта. – Бросьте её тут, под кустом, и летите, куда глаза глядят.
– От этой тяжести не избавишься, – вздохнуло Воспоминание. – Мало, кому удаётся прожить жизнь, не накопив такой мешок, а накопив, оставить под кустом и улететь.
– Не пойму, что можно копить в таком мешке всю жизнь? – спросила озадаченная Мечта. – Сокровища? Но имей Вы сокровища, то не скитались бы по миру в дырявых башмаках. Болезни и беды? Но любое разумное существо согласилось бы оставить их под кустом и улететь прочь… Может, вы откроете свой секрет?
– Никакого секрета нет, – ответило Воспоминание. – В этом мешке я ношу за собой ожидания.
– Ожидания? – удивилась Мечта. – Вы носите за собой ожидания?
– Именно! Дело в том, что все они не осуществились. В этом мешке у меня только неосуществлённые, я собирало их целую жизнь.
– И сейчас вам от них никак не избавиться? – Мечта была совсем сбита с толку.
– Никак, они останутся со мной.
Воспоминание устроилось поудобней на дне лощины, пристроив заплечный мешок под головой, а озадаченная Мечта улетела, даже забыв попрощаться.
«Как грустно! Бедное Воспоминание! – думала она. – Неужели наступит время, когда и я из-за глупых ожиданий не смогу летать? Неужели и я под тяжестью своего мешка постарею и сгорблюсь? И моё чудесное платье изорвётся в клочья? Но может быть, со мной не случится такого, всё же я Мечта, а не Воспоминание, я не забиваю себе голову всякими глупостями».
Несколько дней она, как положено мечтам, продолжала порхать с места на место: с церковного купола на крышу дома, с виноградного куста на вершину утёса, от высокогорного озера к реке и обратно, однако в душе её покоя не было.
«С кем бы поговорить?» – думала Мечта.
В конце концов осенила её блестящая идея: «Спрошу-ка у птиц, они летают из страны в страну, видят жизнь далеко за горной грядой и наверняка всё лучше понимают».
Из ельника неподалёку слышались нежные трели с росчерком в конце, это была песня зяблика.
– Скажи, легкокрылая певунья, – обратилась она к зяблику-самочке – та как раз пристраивала кусочек бересты к стенке гнездышка, – ты ведь многое повидала на своём веку. Неужели пора Воспоминания никого из нас не минует?
– Эта пора наступает у всех в старости, разве ты не знаешь?
– Никогда не задумывалась, – чистосердечно созналась Мечта. – Ну, а мешок неисполнившихся ожиданий – это удел каждого в старости?
– Не тааак, не так, – пропела самочка. – Кто многого ждёт, тот и носит тяжёлое за собой.
При этом она заботливо вложила несколько травинок в отверстия между кусочками бересты.
– Не жди многого, не жди…
– Как же жить без ожиданий? – спросила расстроенная Мечта.
– Ну, хочешь ждать – жди, но не грусти, если потом не всё сбудется.
– Но если я жду чего-то, так хочу дождаться…
– Тогда готовься в старости носить за спиной тяжёлый мешок.
Зяблик-самочка махнула крылом и улетела прочь. Ей некогда было рассуждать: какая тут философия, когда гнёздышко не достроено.
Мечта присела на верхушку ели и задумалась. Может, всё же птица не права? Как прожить жизнь, ничего не ожидая?
Откуда-то снизу слышалась саламури, пастушья свирель. Мечта полетела на её звук. На лугу паслись овцы, возле них под тополем сидел пожилой пастух и лениво наигрывал протяжную урмули.
– Скажи, сладкоголосый, доводилось тебе в жизни ждать? – обратилась к нему Мечта.
– Ждал, – отвечал пастух, – и уверяю тебя, ничего глупее со мной не бывало. В молодости слыл я самым лучшим музыкантом в деревне, ни один праздник не обходился без моего саламури. Даже дочь ] хевистави приходила послушать. Как-то раз девушке так понравилась моя игра, что она пообещала мне новую саламури, большую и громкую. Я поверил ей, решил, что с большой свирелью разбогатею, смогу забросить овец – в то время они мне порядком наскучили, – смогу жить игрой на свадьбах и праздниках, да не только в нашей, но и в соседних деревнях, и в более отдалённых. Свою свирель я запрятал подальше, с глаз долой, зачем, думаю, мне старая, маленькая? Хорошо, что совсем не выкинул.
Ждал долго, наверное, с полгода – получил, наконец, новую. Красивая была, дерево особое, орех. Мастер постарался, покрыл её тонкой резьбой. В общем, загляденье, а не саламури. Но что ты думаешь? Взялся играть – не могу, звук получается не звук, а кошачий писк. Так-этак пробую – всё даром: не привык, не умею на большой. Получилось, что полгода напрасно прождал.
– И что, с тех пор так и не ждёшь ничего?
– А зачем? Не ждать нужно, а делом заниматься. И запомни: хочешь успеха – играй на своей свирели.
«Что же хорошего в такой жизни?» – думала Мечта. – Приводишь стадо, уводишь стадо, одна урмули, другая, потом опять самая первая – одно и то же изо дня в день, скучно, однообразно. Она на третий день увяла бы от скуки. Может, ещё кого спросить?
Мечта описала несколько пируэтов над долиной и опустилась вниз, в село, прямо на рыночную площадь, где рядом стояло несколько лавок, бойко торгующих в послеобеденный час. Из распахнутого окна с виду ничем не примечательного серого строения разносился головокружительный аромат свежего хлеба, там выпекали лаваш. Любознательная молодая особа устроилась на подоконнике, желая понаблюдать за священнодействием.
Женщина в ситцевом платье с длинным рукавом и в белом платке, прикрывающем и голову, и почти всё лицо, ловко орудовала у круглой, напоминающей колодец, печи. Сначала она сбрызгивала стены печи-колодца подсоленной водой, затем один за другим брала слегка раскатанные брусочки теста и пристраивала их на раскалённых каменных боках печи. Там они выпекались в хрустящую, ароматную лепёшку с золотистой корочкой.
Приглядевшись, Мечта поняла, что женщине немало лет: спина круглая, плечи обвисли, руки морщинисты, на кончиках пальцев бугорки…
– Давно ты печёшь хлеб, умелица? – спросила она хозяйку.
– Да уж три десятка лет, – отвечала та.
– Так тут и сидишь с юности, или раньше, чем-то другим занималась?
– Да нет, ничему другому не обучена. Наша семья много лет промышляла выпечкой лаваша. По традиции это дело всегда перенимала старшая дочь семьи.
Хозяйка вытерла руки и присела на расшатанную табуретку: вновь заложенной партии хлеба требовалось не менее получаса.
– Но в девичестве я мечтала совсем о другом. Тогда мне хотелось иметь собственный сад и выращивать в нём самые лучшие цветы в деревне. Выпросила у родителей маленький кусочек земли в огороде возле дома и развела там любимые мои пионы, астры и фуксии.
Женщина рада была возможности отвести душу. Уже много лет никому она о своём саде не рассказывала.
– Летом, когда они зацветали, возникал островок радости на фоне скучных моркови и капусты. Родители хотели было позволить мне учиться в школе садоводства, но как-то раз маме приснился её отец. «Не к добру это, – сказал он ей, – нарушать многолетнюю традицию».
Хозяйка поднялась и заглянула вглубь колодца, желая убедиться, что её тонис пури в порядке.
– Да, много лет уже нашей кормилице.
Она любовно похлопала печь по тёплому боку.
– А что же сад ? – спросила любопытная Мечта.
– Сад пришлось забыть, – вздохнула хозяйка. – Разве пойдёшь наперекор воле старших?
Тут Мечта вспомнила, зачем прилетела.
– Скажи, умелица, ждала ты чего в жизни?
– Я? Да нет, пожалуй, ничего больше. Если годами ты в душе выращивал сад, а потом вырвал его оттуда, прими волю судьбы и смирись – легче будет. А ждать нечего и незачем: трудиться надо, семью кормить.
«И эта о том же, – думала Мечта, отлетая от деревушки, – работать, опустив голову, и ничего-ничего не желать… И для чего это? Неужели для того только, чтобы в старости облегчить свою ношу? Но если не облегчить ношу, как сохранить молодость и красоту? Заполнив свой мешок доверху, она превратится в дряхлую развалину, такую же, как Воспоминание. Нет, красота и молодость важнее. Прочь ожидания, прочь наивные надежды юности! Не будет она ничего ждать. Зачем, когда можно просто порхать с ветки на ветку, с цветка на цветок!
Умудрённая первым важным итогом в жизни, чувствуя себя старше и значительней, Мечта устремилась ввысь.
Пируэт за пируэтом, она поднялась над долиной и глянула вниз. Вечерело, горизонт с востока забрезжил сиреневым. Отдельные вершины с той стороны уже погружались в сумеречную мглу, но на западе было всё ещё очень светло. Гряда гор так чётко вырисовывалась на небосклоне, как будто обвели её остро заточенным карандашом.
Внизу блеснула двухцветная полоса реки.
«Там дремлет уставшее Воспоминание, – думала Мечта. – Теперь ему больше не подняться оттуда, мешок тянет вниз. Спуститься, проведать его?
Минут через десять она сидела на той же самой яблоневой ветке, только теперь было в её крыльях чуть меньше прежней лёгкости.
Воспоминание перебирало что-то в заплечном мешке. Не очень оно радовалось неожиданному появлению гостьи: в его годы не любят неожиданностей.
– Спасибо за урок, – приветливо обратилась к нему Мечта. – Глядя на вас, я решила совсем отказаться от ожиданий.
– Как пришла тебе в голову такая нелепость? – неожиданно сердито набросилось на неё Воспоминание. – Разве можно жить, ничего не ожидая? Да знаешь ли ты, что такая жизнь всё равно, что год без весны? Лютая стужа, невыносимый зной и умирание.
– А вы как же? Вы…
– Я всегда чего-то ждало, даже сейчас, когда ноги уже не носят.
– Чего же можно ждать, когда ноги не носят? – спросила окончательно сбитая с толку Мечта.
– Да чего угодно: рассвета, заката – они уж точно не подведут. Только примитивные существа, лишённые фантазии и воображения, ничего не ждут. Вообще, смысл жизни в ожидании, если накопил за жизнь такой мешок – жил не зря…
– Ничего не понимаю, – обескураженно вздохнула юная особа, опустив крылышки. – Вы окончательно сбили меня с толку.
Воспоминание смотрело на реку. Сиреневое марево вечера коснулось уже обоих потоков. Скоро чёрное и белое превратятся в более и менее сиреневое, а ночью эту разницу едва ли можно будет разглядеть. О чём говорить с назойливой глупой девчонкой?
– Я и сюда пришло, чтобы дождаться. Когда-то, много лет назад цыганка предсказала мне встречу на месте слияния двух вод. Я долго шло, и вот я тут и счастливо: опять есть повод ждать.
Мечта спорхнула с яблоневой ветки на траву и очутилась рядом со своим бродягой собеседником. Но Воспоминание и не думало смотреть в её сторону, взгляд его направлен был к бурлящим, пенящимся водам реки.
— Скажите, а почему воды реки не смешиваются? – попыталась она возобновить разговор.
— Ах, Непоседа, устало я от твоих вопросов, – досадливо отмахнулось Воспоминание.
Мечта улетела. Догадавшись в конце концов, что Воспоминание не в духе и не желает с ней разговаривать, она вспорхнула над яблоневой веткой и исчезла за деревьями.
— Зря прогнало девчонку, — гулко ухнул филлин, — зачем ты с ней так строго?
— Слишком легкомысленна, — нехотя ответило Воспомнание, — и юна.
— Ну и что в этом плохого? — от удивления Филин выкатил оранжевые глаза-блюдца и захлопал ушами на макушке, — взяло бы её в ученицы и научило бы уму-разуму.
— Не нужна мне ученица, — буркнуло в ответ Воспоминание, — что с неё толку, с молодой? Только маета да глупости. Я лучше само как-нибудь… Ну, если повезёт, дождусь ещё друга и собеседника. Тут у двух вод суждена мне встреча.
— А-а, ну жди, — филин бесшумно взмахнул крылом и ухнул на прощание — вроде как, зевнул.
Воспоминание терпеливо ждало. Оно привело в порядок платье, заштопало чулки, прибрало в лощине. Вечерами, после завершения дневных дел, садилось под дерево и, облокотившись на мешок, глядело то в небо, то на реку. Однако, никто больше не появлялся в отдалённой его обители.
Осенью стало холодать. По утрам в лощину спускался туман. Без дела поджидать дневное солнышко оказалось не очень-то приятно: зябко, промозгло, да и старый ревматизм не замедлил о себе напомнить. Пришлось вместе с мешком подниматься из лощины в лес, где сырость не так беспощадна. Там и крутилось оно — в прогалинах между деревьями, на ковре из опавшей листвы.
Как-то во время прогулки в кроне старого букового дерева заметило Воспоминание необычное создание, похожее на сморщенное яблочко. Подойдя ближе и присмотревшись, узнало оно состарившуюся Мечту. Бедняжка сидела на ветке и дрожала от холода.
— Мечта, неужели это ты? — удивилось Воспоминание, — глядя на тебя можно подумать, что после нашей встречи прошло лет двадцать.
— Вы не учли, друг мой, что время у нас с Вами бежит по разному, — отвечала Мечта, — век Воспоминания долог, ему погода нипочём, а Мечта исчезает при первых заморозках.
Теперь она разговаривала с Воспоминанием, как с нашкодившим первоклассником.
— Прослушав Ваши уроки, я начала сомневаться. Да, Вы учили меня, что стоит ждать, но жизнь учила иному. Представьте, я так и не решила окончательно, что лучше: ожидать — не ожидать. Но, в отличии от Вас, я ничего не собирала в мешок, потому долгое время полёту моему не было никаких препятствий. Лишь на холоде крылья обломались окончательно. С наступлением холодов кончается век мечты.
В рассказе её угадывалась грусть существа зрелого и мудрого. Куда только подевались былые наивность и легкомыслие?
— Ты хочешь сказать, что скоро совсем исчезнешь? — поникшим голосом спросило Воспоминание.
В подтверждение Мечта только прикрыла глаза. Ещё недавно они сияли и кокетливо щурились, и с любопытством глядели по сторонам, а теперь казались затянутыми мутной пеленой.
Тяжело переступая через валежник, не замечая оврагов, заполненных палой листвой, проваливаясь в них и вновь поднимаясь, возвращалось Воспоминание в свою обитель. С досадой думало оно о том, что зря прождало и весну, и лето, и половину осени. Время пролетело, а у двух вод так никто и не появлялся. Впрочем, несколько раз навещала его Мечта. Может, именно её появление предсказывала цыганка?
Оно застревало в ракитнике, скатывалось с пригорков и … опять поднималось. Падало и поднималось, падало и поднималось… не важно, в конце концов, сколько раз падало, важно, сколько раз поднялось.
Но вот мешок с несбывшимися ожиданиями отяжелел. Теперь, пожалуй, в нём совсем не осталось места. Так казалось Воспоминанию в прохладное осеннее утро, когда встретилось оно с исчезающей Мечтой.
Милана Гиличенски. Родилась в Молдавской ССР. После окончания Кишинёвского мединститута работала врачом в Молдавии, затем Германии, последние 18 лет практикует в Штутгарте.
Автор романа «Послеоттепель» 2015 (золотой лауреат литературного конкурса международной гильдии писателей «Её величество книга») и сборника рассказов «Французские новеллы» 2017 (бронзовый лауреат конкурса «Её величество книга» международной гильдии писателей).
