Писателя Виктора Шкловского называли «человеком-веком». Прожив 91 год (1893-1984), он был свидетелем почти всех литературных событий ХХ века и в то же время — одним из его ярчайших явлений. Один из зачинателей «Общества изучения теории поэтического языка» (ОПОЯЗ), участник группы «Серапионовы братья», один из лидеров группы «ЛЕФ», он писал романы, сценарии фильмов, был известным киноведом. Мы собрали несколько историй, которые рассказывали о Викторе Шкловском его современники, а также тех, которые он сам рассказывал о других.
В Литинституте Виктор Борисович читал «Теорию прозы». И постоянно во весь рот улыбался. Порой к месту, а чаще не к месту…
— Это с тех пор, — обронил ненароком, — как расстреляли брата. Когда больно, я тихонько посмеиваюсь. Укрепляет здоровье.
Так, улыбаясь от боли, он и прожил 91 год.
«Одни люди несут свой крест над головой, другие — под мышкой».
Осенью 1932 года Шкловский отправился в поездку на строительство Беломоро-Балтийского канала. После этой поездки он написал обширные фрагменты для коллективной книги 1934 года, воспевавшей строительство канала. Однако главной целью его поездки был не сбор материала, а встреча с братом, находившимся в заключении, и, по возможности, облегчение его участи. На вопрос сопровождавшего его чекиста, как он себя здесь чувствует, Шкловский ответил: «Как живая лиса в меховом магазине».
«Жизнь — это ряд усилий. Мы видим цель, но не всегда видим дорогу».
Рассказывали, что Шкловский сочинил будто бы такой акростих:
Живет и света не имеет,
О ней никто не говорит…
Побьют ее — лишь покраснеет.
А иногда и заворчит.
— Прочитавши первые буквы, — сказал Шкловский, — вы разом смекнете, отчего некоторые шутники именовали наш ОПОЯЗ (Общество поэтического языка) на букву Ж.
«Советская власть научила литературоведение разбираться в оттенках говна».
— Товарищи! — кричал Шкловский. — Господа студенты Литературного института! Дорогие будущие коллеги! Поэты, критики, беллетристы и драматурги! Очеркисты и переводчики! Нельзя писать для того, чтобы зарабатывать! Наоборот, надо зарабатывать, чтобы писать!
«Судить о жизни по искусству всё равно, что судить о садоводстве по варенью».
Шкловский был на примете у ГПУ. Когда надоело скрываться, прорвался к Троцкому, требуя защитительную бумажку, чтобы передохнуть…
Троцкий будто бы выдал такой текст: «Податель сего арестован лично мною и никаким арестам более не подлежит».
«Булгарин не травил Пушкина. Он только давал ему руководящие замечания».
Старый и больной Паустовский заключил договор на экранизацию раннего своего романа. Получил аванс, а к сроку никак не поспеет…
Пришел к Шкловскому. Так, мол, и так. Возвращаю денежки…
— Ни за что! — заорал ВБ. — Отдать им? — И в два счета сварганил сценарий.
Фильм, конечно, не поставили. Но аванс остался за Паустовским.
«Есть люди, которые, попав на необитаемый остров, станут не Робинзонами, а обезьянами».
Шкловский рассказывал:
— Сел в такси. Смотрю: таксист читает какую-то ветхую, сразу видно — очень старую книгу. Спрашиваю: Что? Отвечает: Вы не поймете, это ранний Шкловский.
Очень обиделся. Не дал на чай.
— Потому что я — поздний Шкловский.
«Когда мы уступаем дорогу автобусу, мы делаем это не из вежливости».
Шкловский рассказывал, как молодой стихотворец, только что выпустивший первую книжку, спросил: «Как вы думаете, я останусь в истории литературы?» «Это напоминает, — говорил Виктор Борисович, — вопрос не слишком порядочной женщины: «Милый, я доставила тебе удовольствие?»»
«Что бы вы ни говорили женщине, добивайтесь ответа сейчас же; иначе она примет ванну, переменит платье, и всё нужно начинать говорить сначала».
«В 1918 году, — рассказывал Шкловский, — в Самаре мне нужно было по некоторым обстоятельствам навремя куда-нибудь скрыться. Эсеровские дела… Был один знакомый доктор. Он устроил меня в сумасшедший дом. При этом предупредил: только никого не изображайте, ведите себя как всегда. Этого достаточно…»
«Мы получаем деньги не за труд, а за трудности, с которыми их получаем».
Шкловский рассказывал такие истории. В Ленинграде в Библиотеке им. Салтыкова-Щедрина работала старушка по фамилии Люксембург. Полагали, что она еврейка. Однажды в отделе кадров поинтересовались — есть ли у нее родственники за границей. Оказалось, что есть. Кто? Она сказала: английская королева, королева Голландии… Дело в том, что я герцогиня Люксембургская… Поинтересовались, как она попала в библиотеку. Выяснилось, что имеется записка Ленина, рекомендовавшего ее на эту работу…
Вторая история: нищая старушка в Ленинграде. Нуждалась, одалживала по рублю. Тоже библиотечный работник. После ее смерти обнаружили среди тряпья завернутый в тряпицу бриллиант таких размеров, что ему не было цены. Выяснилось, что старушка — сестра королевы Сиама, русской женщины. Та в свое время прислала сестре «на черный день» этот бесценный бриллиант. Настолько бесценный, что нищая старуха не решалась его кому-либо показать.
(Обе истории Шкловский, очевидно, выдумал. Из живших в России к Люксембургу имели отношение только семейство фон Меренберг, все представители которого успешно эмигрировали в 1917 году. У Екатерины Десницкой, вышедшей замуж за сиамского принца, не было сестер, только брат.)
«Любовь — это пьеса. С короткими актами и длинными антрактами. Самое трудное — научиться вести себя в антракте».
Сцена в сценарии. Мать, старая крестьянка, и Сын
Мать. А правда, что Там никого нет? (Показывает на небо).
Сын. Правда.
Мать (вздыхая). Хорошо, если б не было!
«Здесь замечательна, — пишет Шкловский, — реальность тоски и желание, чтобы не было. Мешает…»
