София Орловская
15 октября в большом зале нашей общины состоялся концерт хора «ЗЕМЕР» (мелодия), руководимого Стеллой Тамаркиной. Зал был полон. Заслуженные аплодисменты сопровождаликаждую песню и хотя слушатели не знают иврита и не сильны в идиш, знакомые с детства мелодии проникали в души, вызывая чувства единого порыва с исполнителями. Сначала я просто получала радость от этих любимых мелодий, казалось, живущих во мне, как гены, еще до появления на свет. В этих созвучиях, дошедших до нас через столетия, с отчаянной лихостью и весельем всегда уживается затаенная грустинка. Во многих русских народных песнях тоже есть тоска, но она другая, нескрываемая, размашистая. Постепенно мелодии, захватив не только чувства, но и разум, перенесли меня в укромный уголок нашей квартиры, где развешены несколько дорогих мне фотографий. С концерта ушла взволнованная, дома сняла снимки, стала всматриваться в них, вот большая русская семья — отец, мать, девять детей, среди них мой отец ( фотография начала 20-ых годов прошлого века в Петрограде), а вот тот снимок, который стоял у меня перед глазами во время концерта: еврейская семья из Бирштонаса: бравый отец, склоненная под грузом бесконечного труда, бессловесная мать, пятеро детей от взрослого до пятилетнего Бори (моего дедушки).
Главная фигура — военный прадед, кантонист ( по указу Николая 1 с 1827 года евреев зачисляли с 14 лет в ученики. потом они служили солдатами и нередко дослуживались до младших офицеров. После 25 лет службы они имели право с семьей жить в столице или в других крупных городах России)Мой прадед Мойша видимо служил дольше, воевал наверно на Турецкой войне, ибо его грудь в наградах и примерно в 1870 году переехал с семьей в Санкт-Петербург, где и был сделан этот снимок. (Число я прикинула: мой дедушка любил напевать «Мой любимый старый дед прожил75 лет, Клятву верности давал, свою Гретхен целовал». Помню, я спросила его: «Дедушка, а сколько тебе лет?» Он ответил: «75». это было накануне войны, а зимой 42-го он умер от голода.) Большие семьи, общие фотографии, к которым готовились, наряжались, рассаживались, профессионал-фотограф руководил: «Улыбочку! Внимание! Снято! Еще раз!» Потом эти снимки достойно сохранялись и доходили до потомков через столетия. (фотография была изобретена в конце сороковых годов IХХ века)
Сегодня семьи меньше, да и разбросаны они по свету встречи редки. Теперь мобильники, айфоны, смартфоны щелкают без конца, а снимки остаются в телефонах, не помещаются в альбомы, свалены в полиэтиленовых мешках.. «А это кто?», «Наверно, мамин первый?» «Нет, это же её отец! Твой дед!» «Да? Такой молодой?» «Так это когда было!» «Да кому это интересно, что когда-то было? Важно, что сейчас и что завтра!»
Да. Теряем интерес к прошедшим поколениям. Знаем, что были погромы, но касались ли они своих? А черта оседлости? Сегодня просто история. И родни было бы у каждого больше, если бы не теряли связей… В Союзе свыкались с тем, что мы немножко люди второго сорта. В Ленинграде в конце восьмидесятых открыто шли антисемитские митинги «Памяти».Наши друзья разъехались по миру, а мы с мужем, после отъезда сына в Израиль, чтобы не терять русский язык, переехали в дружелюбный тогда Вильнюс и прожили там 14 лет. Я это пишу в собственное осуждение, ибо ни у меня ни у мужа даже мысли не возникло съездить в Литве в города своих предков Бирштонас и Пумпянай, пройтись по тем улицам, посмотреть на природу вокруг, сходить там в синагоги, конечно, они были разрушены во время войны, но хоть что-то…Как и на что жили эти мои предки? О чем разговаривали длинными зимними вечерами? Что читали? Что пели? Как изменилась жизнь каждого после переезда? Ничего о них не знаю, жаль… Знаю, что дедушка до революции имел свою небольшую типографию, а потом работал где-то редактором, дома всегда напевал арии из опер, а мне в пять лет сказки рассказывал о короле Лире, Гамлете, Ромео и Джульете с хорошим концом, чем, кстати, сыграл плохую службу, ибо детское восприятие потом трудно перешибить, так Лир до сих пор представляется мне в виде Деда Мороза. Помню у дедушки были толстые большие книги с черно-белыми картинками. Мне позволяли их рассматривать, только помыв руки. В голод, когда кончились стулья, печурку в комнате дед топил этими книгами, а у самого на глазах были слезы. Только сейчас, анализируя его жизнь, я понимаю какая семья вырастила моего деда. Спасибо Вам, Стелла и всему хору за воспоминания и осмысление прошлого и за нашу еврейскую музыку!
